СУЙДИМОВ АЛЕКСАНДР ХАЖМУРАТОВИЧ
(5.11.1969 — 23.02.2000)
(5.11.1969 — 23.02.2000)
Вот эти данные и фото были взяты с адреса https://pov-83.livejournal.com/23286.html :
СУЙДИМОВ АЛЕКСАНДР ХАЖМУРАТОВИЧ
(5.11.1969 — 23.02.2000)
Житель Ярославского района Александр Суйдимов попал на третью в своей жизни войну добровольно. Первый раз на Северном Кавказе он побывал в 1995-1996 годах. Потом два года служил в 201-й мотострелко-вой дивизии, дислоцировавшейся в Таджикистане. В октябре 1999-готрид-цатилетний контрактник решил испытать судьбу еще раз...
Среди окружавших его людей Александр всегда оставался белой во-роной. Таких людей называют еще «не от мира сего». То ли горячая кабар-динская кровь отца была тому виной, то ли собственная незаурядность, но учителя и сегодня хорошо помнят о мальчике, заметно выделявшемся сре-ди других учеников Сарафоновской сельской школы. Он сидел на уроках, как туго натянутая струна, и, как струна, чутко отзывался на каждое ска-занное учителем слово.
Он надоедал учительнице физики: «Я вот тут вечный двигатель изобрел, посмотрите, пожалуйста...» И смущенно протягивал листочки бумаги, испещренные рисунками и схемами. Преподавателю литературы в шестом классе он вручил полностью пересочиненную по-своему поэму«Мцыри». От знаменитого лермонтовского героя в ней мало что оставалось... Вообще он был «неудобным» учеником — все время задавал вопросы, вопросы, вопросы. Словно знал откуда-то свыше, что ему недолгий век отпущен судьбой, а потому боялся не успеть о чем-то узнать.
Самые разные люди независимо друг от друга мне говорили, что, если бы Саша серьезно занимался поэзией, он стал бы хорошим поэтом. Если бы музыкой — он все свои стихи писал как песни, — превратился бы в неплохого музыканта.
Где-то там, за горизонтом,
все же должен сбыться сон твой,
Все же должен сбыться сон твой
о безоблачных краях.
Так лети, душа, скорее,
за мечтой лети своею,
И, быть может, встретишь счастье
на далеких берегах.
Дом родимый покидая, не жалею, не страдаю,
И за это — точно знаю —
мне не быть в раю.
Я бродяга, я гуляка, обо мне не станут плакать,
И помру я, как собака, во чужом краю...
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».
Саша стал проaессиональным... Наемником? Контрактником? Убийцей? Солдатом? Каждый по-своему оценит эту недолгую тридцатилетнюю жизнь.
Росший без отца, он все время тянулся к настоящим мужчинам.
И больше всего боялся показаться трусом.
Наверное, отсюда и все его резкие, непонятные окружающим поступки.
Уйдя на срочную службу в армию, Суйдимов сначала попал в учебный центр Мулино, что в Нижегородской области. Потом оказался в составе ограниченного контингента Советских войск в Германии. Служба была как служба, не легче, чем у других.
Однажды «деды» попытались заставить молодого что-то «отработать». Сашка схватил автомат. И хотя оружие было незаряженным, старослужащие по его лицу поняли: этот, бешеный, не шутит, попытка малейшего насилия — и обидчика убьет, не из автомата, так зубами загрызет. От него отстали...
Девушка, в которую Александр был влюблен, опрометчиво посмеива-лась над ним, над серьезностью его чувств. И тогда он решил совершить поступок «во имя любви». Именно ради этого он залез на стрелу башенно-го крана, стоявшего на стройке двенадцатиэтажного дома. Чего ему стоило карабкаться по обледенелым металлическим перекладинам вдоль, казалось, бесконечной стрелы на пронизывающем ноябрьском ветру, знает только он сам...
Тенино — деревня небольшая, а потому каждый человек здесь на виду. Узнав, что Суйдимов увлекся заморской йогой, мужики начали то и дело к нему приставать: «Эй, Сашка, постой на голове!»
Или просили у односельчанина, вернувшегося с очередной «войнушки»: «А ну-ка, разведчик, покажи прием рукопашной! Давай поборемся! Слабо?» А потом за его спиной многозначительно крутили пальцем у виска: какой нормальный будет глубокой осенью обливаться ледяной колодезной водой или плескаться в пруду?!
...На черно-белых фотографиях помечено: «Февраль—март 1995 года, город Грозный». На них Александр вместе с сослуживцами: вооруженные автоматами ребята присели в сквере с еще не распустившейся на деревьях листвой; перепоясанные патронными лентами стоят солдаты на фоне орудия; несколько десятков человек на ступеньках покрытого копотью давно уже не «белого» дома; тесно сгрудившийся третий взвод — чтобы обязательно все поместились в объективе — сфотографировался на память о Новом 1996 годе, встреченном в полу-темной казарме.
Говорят, прошедшие войну перестают быть нормальными людьми. Это только политики делят воюющие стороны на «наших» и «не наших». Где-то там, откуда мы все приходим в этот мир и куда возвращаемся, прожив жизнь, счет другой. Похоже, война отнимает у человека душу, а взамен возвращает нечто израненное, изодранное в клочья, с чем человеку пред-стоит жить до конца его дней. Если получится. Во всяком случае, военные психологи еще не успели в этом до конца разобраться.
Ребята, прошедшие войну, никогда не говорят: «Я воевал». А всегда: «Я был». Таких, как Суйдимов — и солдат, и офицеров, — называют в армии бывалыми. Я включаю аудиокассету, и с нее звучит голос Алексан-дра Суйдимова:
— Я был в Чечне. Я не знал этого парня — Олега, хотя он был в нашей разведроте. Убили его, по-моему, наши же ребята. Ему посвящается эта моя песня:
А он смотрел
Так удивленно в этот мир —
Куда-то вдаль.
Не знаю, что он видел там,
Открылось что
Ему в последний жизни миг...
И снова — бой.
А может быть, вчера я умер
Вместе с ним...
Вернувшись из Чечни, Александр тогда сам пошел на прием к пси-хологу, опять пытаясь найти ответы на мучившие его вопросы. Почему он не может спокойно жить среди этих с детства знакомых ему людей? Почему не может изо дня в день, как миллионы его сограждан, ходить на работу — на завод или на железную дорогу, куда пыталась пристроить его мать? И жить так от зарплаты до зарплаты десятилетиями, как все нормальные люди — любя и ненавидя, сплетничая о соседях и сам гре-ша. День и ночь. День и ночь...
Дипломированный психолог посоветовал: «Если тебе трудно жить с людьми, которые неадекватно тебя воспринимают, прими тогда этот мир, как мир фантомов». Я не знаю, в каких многомудрых книгах по психоло-гии дают такие советы людям, не понаслышке знающим, что такое смерть.
— Я не могу находиться в мире фантомов! — отчаянно признавался Саша потом близкому человеку. — Жить с фантомом в браке, рожать де-
тей-фантомов, быть самому фантомом по отношению к другим людям. Как это? Это не для меня...
Однажды расколовшийся в его сердце мир не срастался в целое, и он опять... ушел на войну. Заключил контракт на пять лет и уехал воевать в Таджикистан.
201-я мотострелковая дивизия дислоцировалась в горах, километрах в сорока от Душанбе. Письма солдат-срочников из горячих точек домой, как правило, не доходят. Говорят, из цензурных соображений. К контракт-никам отношение другое. Но Александр сам писал редко и неохотно.
«...Живем мы, второй мотострелковый батальон, в фанерной казар-ме — 150 кроватей в два яруса. Особенно не мерзнем. Боевые действия давно уже не ведутся. От безделья начал заниматься йогой. Мужики по-смеиваются. Но только йога спасает здесь от идиотизма ничегонедела-нья. Не могу я целыми днями сидеть в казарме перед телевизором или собирать окурки.
...В отпуск не пускают. Кормят плохо — тушенку и сгущенку воруют. Про курево и говорить нечего. Не мылись давно, кажется, недели три. Но бреюсь я каждый день, не хочу опускаться... Организовали трехдневную голодовку. Мне приятно, что я имел к этому прямое отношение — пели мою песню в знак протеста.
...Сообща купили параболическую антенну. Правда, командир поче-му-то забрал ее себе, а нам установили его старую. Написал еще несколь-ко песен. Их все выучили... Пишите письма. Войнушка отбирает много душевных сил, даже если нет непосредственной боевой опасности...»
Уже потом, вернувшись домой, рассказывал, что держался до пос-леднего, чтобы не пристраститься к наркоте, как многие сослуживцы. Рас-сказывал о том, что офицеры за деньги привозят солдатам в горы дево-чек. Вернувшиеся из горячих точек «герои» первым делом выводят вшей, лечатся от венерических заболеваний, от желудочно-кишечных рас-стройств. Таковы будни войны, о которых не принято говорить в бравур-ных телерепортажах...
Через два года он разорвал контракт и вернулся из Таджикистана. Пытался поступить в ярославский СОБР. С ним побеседовали и посове-товали для начала год прослужить в милиции. Суйдимов вспылил: «Меня, бывалого, проверять на вшивость!..» Повернулся и ушел. По странному совпадению в тот же вечер к Александру пришли из военкомата, предложили поехать контрактником в Чечню: «Ты же профессионал! Давай, испытай себя еще раз!» И он согласился: «Есть люди, которые меня ценят». Он не знал, что во все военные комиссариаты из Москвы пришла строгая директива: срочно нужны люди в Чечню. А желающих не было. И сотрудники РВК пошли по известным им адресам тех, кто прежде служил контрактником. Так в октябре 1999 года Александр Суйдимов уехал на свою третью войну. Последнюю.
Зачем люди в мирное время идут воевать? Из-за денег? В поисках острых ощущений? Чтобы получить законное право убивать? Зачем ухо-дил воевать Александр Суйдимов? Сохранилась аудиокассета с его песня-ми. В его стихах та же мука:
— Для чего живем? Живем, как мухи, и в конечном счете лишь для себя, рождая себе подобных?! — с горечью говорит Саша после одной из только что спетых песен. — Не ищите в моих словах высокого смысла. Все это — только для дискуссий в узком кругу, после которых все расходятся и забывают обо всем. Не ищите. Иначе не сможете жить!
Когда он между войнушками на короткое время опять осел в своей деревне, однажды к нему явились братки. С деловым предложением «уб-рать кого надо» за хорошие деньги. Суйдимов стать киллером отказался.
Он учился на охранника. Но, получив корочки, забросил их подаль-ше: «Все это игрушки...»
Да, для него имели значение и деньги, и острые ощущения, испытав которые иной всю жизнь будет тянуться к ним, как к наркотику. И пере-чень его военных специальностей — наводчик орудия, старший развед-чик, старший стрелок, пулеметчик — это были не просто слова. Но было и еще нечто... Он не раз говорил близкому человеку:
— Я хочу уходить далеко-далеко и навсегда-навсегда. В этот миг проща-ния или возвращения меня любят. Этот миг стоит того, чтобы за него заплатить жизнью.
Не об этом ли и его белые стихи:
Рассвет мы встретили в пути.
И долго шли навстречу солнцу.
И даже верили почти, что до него дойдем... *
А здесь свинцовые дожди довольно часты и обильны..,
Сегодня я иду к тебе, шагая на восход...
Он с детства испытывал смертельную тоску по любви. Смертельную.
«26.10.1999. Любимая моя, нежная, родная! Еще месяц назад я готов был умереть, и мое сердце заполняла злоба на эту жизнь. Ведь поехать в Чечню я согласился до встречи с тобой. А потом глупое упрямство не позволило мне сделать шаг назад. Теперь я считаю это самой большой глупостью, которую когда-либо делал. За дни, прожитые с тобой, я непозволительно оттаял душой (какой же я после этого боец!), и мне теперь, как ребенку, до слез хочется прижаться к тебе. И я непременно заплакал бы, но перед ребятами этого делать нельзя. Ко мне относятся как к бывалому.
Пишу это письмо из пересыльного пункта в Моздоке в ожидании вертолета. Вчера прилетели сюда из Москвы. Наш 15-й полк совершает марш в Ингушетию. Пока живем в палатке — 50 человек. Спим тесно, всю ночь обнимал тебя, а проснулся, оказалось, соседа — тезку Саньку. Он не оби-делся... Я больше мог бы намолчать тебе на ухо, чем написать в письме. Все, вылетаем. Допишу потом».
«27.10. Вчера вечером прибыли на вертушках в Ингушетию. Ночева-ли вповалку. Опять приснилось, что ты рядом, но обнимать боюсь. В об-щем, ворочался, ворочался... Сегодня мы уже в Чечне — Сунженский хре-бет. Завтра дадут пулемет ПКМ. Говорят, боевых действий пока не пред-видится, так что бояться нечего. Вхожу в привычную колею. Много техни-ки и дым от артиллерии... Тысячу раз целую!»
«29.10. Любимая, здравствуй! Мне самому странно: раньше я никому не писал таких писем и не говорил таких слов: "Любимая, здравствуй!" Когда мы прощались,утебя были очень грустные глаза... Такстрашноуме-реть, ведь сейчас мне есть что терять. Стыдно об этом говорить, но мне очень страшно. Почему я такой трус? Хотя я подружился здесь с парнем (мы будем работать в паре), он тоже был в 1996 году в Грозном и сейчас тоже боится. Видимо, тем, кто имеет представление, что такое война, дей-ствителыно страшно. За исключением "безбашенных".
А ведь с виду я выгляжу вполне благополучно: занимаюсь по воз-можности спортом, считаюсь оптимистом и своим парнем, бывалым. А в бою, наверное, чувство стыда не позволит мне показать свою трусость пе-ред другими.
Я только здесь понял, что есть вещи, которые нужно доказывать каж-дый раз, а то, что было в прошлом, не в счет, то есть можно быть героем вчера и трусом сегодня. Люди ломаются... И получается, я никогда не был героем, все и всегда делал из страха или стыда. Оказывается, много можно понять о себе в этих ситуациях.
Вчера нас, контрактников, чуть было не поувольняли из-за дерзкого поведения: почему-де возмутились, что почти перестали кормить?! Но потом пошли науступки, и мы остались. Нужно продержаться здесь во что бы то ни стало. Обустроили землянку. Каждый день готовим теперь жар-кое. Мародеры!»
«31.10. Пишу тебе опять письмо, но разные дела отвлекают. Вот по-чистил автомат, шашлыки приготовили. Кормят все еще не очень, вот и приходится "из топора" готовить. Наедине с собой порой страшно оста-ваться — мучаютвоспоминания. Каждую ночьты со мной... Неужели смогу пережить эту разлуку?!
Здесь с нами полно срочников, молодых солдат. А ведь им еще тяже-лее — деваться некуда плюс дедовщина. Вот кого надо бы пожалеть, а не себя, родного. Ведь если у меня есть выбор, то у этих салаг его нет, и они
пойдут на Грозный. А мы с другом-напарником уже призадумались, тем более, что оплата еще под вопросом...»
«1.11. Рухнул потолок нашего блиндажа. Одного парня придавило бревном — отвоевался, хотя жить будет.
Сегодня проснулись, а на земле лежит снег. Мы выползли, как кроты, на свет божий, аж глазам больно после темноты... Стараюсь поддержи-вать физическую форму, каждый день чищу зубы и умываюсь (помыться бы!). Скоро появятся платяные вши, и жить будет "веселее".
Я тебя люблю! Часто вспоминаю дни наших редких встреч у речки и церкви, помнишь? Почему тебя тянет к церквам? Наверное, ты ко всему прочему станешь для меня и церковью... Вчера пили водку вместе с бы-валыми офицерами. А потом под самый вечер поехали на БМП в С. Этого делать было нельзя, потому что все были пьяные, а здесь быстро темнеет, это чревато. Хорошо еще, несколько нормальных и по-настоящему быва-лых были с нами. Как мне было страшно, но я боялся показаться трусом. А еще хотел отработать серную мазь от чесотки у командира. Едем... Можно матом? Кругом свои да наши, а эти е... что на броне, шмаляют кто куда. Про чеченцев я уж и забыл. Думаем, сейчас наши же нас и накроют. Да, видно, те были трезвые. Пришлось смотреть, чтобы кто-нибудь из тех, кто рядом, не прострелил себе что-нибудь.
Любимая, представляешь, мы вернулись живыми!!! И всего-то кому-то сапог (не ногу!) прострелили, один на ходу выпал, другой головой уда-рился, когда под мостом проезжали. Мы с Димоном орали матом, хотели бить фейсы... Такой армии во всем мире днем с огнем не найдешь!
Завтра уезжают дембеля, с ними и отправлю письма...»
«2.11. Сутра сидим по окопам. Говорят, из Москвы прилетает какой-то "член". Во, пока собирался тебе писать, он уже прилетел, попьянствовал и улетел... В окопе играли в карты, травили анекдоты, думал о тебе.
Смешно сказать, дали автомат и два магазина к нему. Два магазина — это почти что ничего. Нашел еще два. А куда их засунуть, не знаю, потому что разгрузочных жилетов нет. Вместо разгрузок грозились дать броне-жилет и каску. А на бронике — ни одного кармана ни под магазины, ни под гранаты, ни под нож и патроны. Как в бой идти, не знаю, в руках, что ли, все нести? Задумаешься.
Ты не могла бы мне купить разгрузку в Ярославле? У нас есть магазин, где такие вещи продаются... Скоро мой день рождения — 5 ноября. Сей-час два часа дня. Наши поехали на БМП в брошенное село за продуктами (там еще много живности осталось и соленья-варенья). Как-то раз я тоже ездил. Тошно. Смотрел на себя в зеркала в оставленных домах, ругал себя и думал, что мы, солдаты, действительно скоты и мародеры. Боимся, что нарвемся на боевиков, ходим вчетвером. И не пойти не мог — нужно было показать свое бесстрашие. В одном доме рассматривал альбом за 1980 год.
Там русские и чеченские солдаты стоят в обнимку... Теперь не знаю, за что их ненавидеть. А без ненависти я здесь зачем? Правда, где я еще мог бы заработать? Солдаты-срочники все давно поехали бы домой — не надо и денег. Если нас всех собрать и сфотографировать, выйдеттакая военная угроза, что во всем мире животы бы надорвали. А может, и испугались бы, как знать...
Пишу, а по радио говорят, что С. освобождено, что наносятудары по М. Наши на БМП поехали как раз в С., а М. тоже недалеко. У нас спокойно, так, постреливаем кто куда, а порой свои по своим. Много полковников — ждут приезда кого-то. А как запахнет жареным, не найдешь никого. Роди-на не забывает — выдали резиновые сапоги. Мы тронуты до слез».
«3.11. Вчера ребята привезли неболыиой телек. Смотрим новости, узнаем, что творится в мире и в Чечне. Говорят, что 13-го сорвемся с мес-та. Замучила проклятая чесотка. Надеюсь, для меня это будет самым страш-ным воспоминанием об этой смешной войнушке. Насчет потерь. Вчера один боец отлежал руку — защемление нерва, рука потеряла чувствительность. Еще один срочник перевернулся на БМП, отправлен в госпиталь в тяжелом состоянии. Другой случай похож на анекдот. Один боец подходит к друго-му и говорит: "Я тебя застрелю". Тот в ответ: "А у тебя и магазина-то нет". И протягивает ему свой магазин. Первый берет его, пристегивает к авто-мату, досылает патрон в патронник и стреляет второму в голову. Так вот происходят наши потери...»
«Ночь с 21 на 22 ноября. Милая моя, здравствуй! Сегодня моя оче-редь быть истопником, вот и пишу тебе. Третью неделю стоим возле Ал-Ханкалы, ни фига не воюем. Живем в блиндаже, копаем окопы — к земле привыкаем. Шутка. До Грозного восемь километров. Обещают: 3 декабря "пойдем в дальнейшее наступление" и потом встанем на зимовку.
Идет дождь. Когда стали лагерем, был снег чуть не по колено. Лежал он дней пять, потом растаял, и оказалось, что в поле полно анаши. Я ее не курю, зато "Примой" и "Беломором" дымлю, как паровоз. Последнюю ко-рову съели неделю назад, живем на гособеспечении.
То говорят, что будем зимовать здесь, то — что выведут нас в Россию, все зависит от исхода выборов. Может, срочников выведут, а контрактни-ков оставят.
Разгрузку я себе сшил, ты там не беспокойся. Меня здесь уважают как бывалого. Показал ребятам практически кое-что из подрывного дела, кое-что из тактики разведчиков, пару приемов рукопашного боя, а также что я свой в доску. Продекламировал пару своих стихотворений и класси-ку. В результате услышал в свой адрес много разных определений — от "добрый" и "талант" до "псих" и "дуля в голове".
По вечерам собираемся в блиндаже, поем песни,травим анекдоты, врем кто как может, клянемся друг другу в любви, обмениваемся адресами, чтобы
когда-нибудь потом "все вместе", "за одним столом" или "в общем деле"... Аутром будим друг друга воплями типа: "Переведусь в другую роту!", "За-стрелю!", "Кому-нибудь что-нибудь сломаю!" А потом опять вечер, а потом снова утро, а в поле анаша растет, а в брюхе кусок мяса лежит. Только вот выпить нам нечего за нашу мужскую дружбу. И еще ужасно мучают вши...
Подложил в печурку дров. Парни спят, а среди ночи Трад" работает (это система такая залпового огня — ракетами бьет), минометы тоже. Если кому страшно спать, тот из автомата их поддержит в темную ночь, как в копейку, или из танка и смело дальше спать. А утром на переговоры при-едут старейшины на "Волге" с бородами по лопате и будут просить, чтобы не стреляли сегодня, мол, надо убитых похоронить. Потом замполит рас-скажет сказку о четырнадцати, нет, семнадцати, нет, уже девятнадцати бабах-снайперах, которые на трамвае прямо в Ал-Ханкалу приезжают. А мы, выстроенные в шеренгу, спиной к этому самому селу, его послушаем, по-смеемся, испугаемся и зароемся в землю еще глубже, благо здесь все сплошь бывшие шахтеры.
Еще замполит пообещает, что Новый год встретим дома, вот только разобьем гадов блицкригом путем выдавливания, нынче такую новую так-тику применяют. А старую приказано забыть. Только мы с друзьями из бывших никак забыть не можем. Так вот и живем. Я по тебе очень скучаю. Дал бы отсюда деру, да это как-то не по-мужски. Целую и обнимаю тебя. И ревную ко всему живому. Напиши, что любишь меня, ждешь, что я тот единственный, ради которого ты живешь, и что, забыв обо всем на свете, бессонными ночами ждешь меня и вспоминаешь, вспоминаешь, вспоми-наешь... Меня это утешит».
«28.11. 22 часа ...Я рядом с тобой таял, как воск, становясь глупым мальчишкой. А здесь первое время в своем малодушии доходил до того, что мечтал быть раненым только бы увидеть тебя. Когда в колонне на мар-ше одному парню руку и ногу оторвало, я ему даже завидовал... Сейчас моя очередь идти в секрет, допишу позже.
0 часов. Я уже вернулся. Сейчас идет снег. Мне все время хочется тебя этим удивить. Хотя что в том особенного. В Ярославле, наверное, этот снег давно лежит... В блиндаже жарко. Топится самодельная печь, лам-почка от аккумулятора, нары из ящиков из-под снарядов, парни устали и спят. Блиндаж стал нашим домом. Живем мы здесь семь человек. Сначала было тесно, даже ноги не вытянуть. Сегодня его целый день углубляли, расширяли — получилось просто чудо. После той, первой, Чечни мне все-гда хотелось этой вот романтики. Даже в лес с ночевкой уходил. Мечты сбываются... Как там мамка? Я ей даже не написал еще ни разу. Беру в руки ручку, а письмо получается только тебе...»
«Погода не балует. Туман, слякоть, грязь — это надолго. Помнишь, ты мне говорила о людях-волках? Здесь все волки. Бывает, грыземся на-
смерть, а бывает, такую нежность во взгляде, голосе заметишь, что все плохое сразу же и навсегда прощено. В том, ином, мире, где светит солн-це, это большая редкость...
Читаем книжки. Жанр еще тот — про пиратов, детективы о новых русских. Удивительные люди, эти чеченцы, — очень приключения уважа-ют, книги мы у них экспроприировали. Еще читаем листовки, уже наши, родные. Смысл таков: все мы — д'Артаньяны, а они... Значит, надо бить их до последнего издыхания.
Пока у нас спокойно, хотя некоторые потери полк несет. Вчера вечером предупредили,что ожидается прорыв чеченцев. Куда им рваться? Кругом войск понатыкано. В Россию, что ли? Нас чуть не каждый день о чем-нибудь предуп-реждают. Кормили бы лучше, а то что первичный продукт, что вторичный. Разницы никакой — запах, цвет и консистенция одинаковы.
Скоро Новый год. Желаю тебе удачно его встретить. Не знаю, как я следующее тысячелетие проживу...»
«21.12 ...Пока мы ходим в атаки и держимся в окружении, кто-тоумуд-рился потерять ротный журнал учета личного состава со всеми нашими данными, адресами и вдобавок наши письма. Я не хочу тебя пугать, но, возможно, наши адреса и письма попали к боевикам, хотя замполит бо-жится, что письма отправил. Это произошло 17 декабря. Мы с Димкой од-ной ногой были в пригороде Грозного, но нам пришлось отступить — нас окружили, потом ждали помощь. В тот день наших потерь не было. Чечен-цев убили человек пять. Я не трусил, правда. Но в это время кто-то по недосмотру или по безответственности сделал нас такими слабыми, что хочется плакать.
Если будут в Ярославле тебя шантажировать — открестись от меня как можешь. И не верь, если скажут, что я в плену. Если с вами что случит-ся, не знаю, как буду жить. Передай это и домашним. Уволиться пока не могу. От меня это уже не зависит. Нужно брать Грозный...»
В сражении за выход в горы 15-й мотострелковый полк Таманской дивизии нес большие потери. Наконец российское руководство дало при-каз отступать. Но контрактники, бывалые, отказались подчиниться коман-дованию — слишком много друзей легло здесь под чеченскими пулями. Сбольшой кровью, но перекресток взяли. А потом находившееся за ним богатое село Алхан-Юрт стерли с лица земли.
Далеко по горам разнеслась весть о том бое. С тех пор 15-й мото-стрелковый называли не иначе как«главным мародером войны». Или еще страшнее — «безбашенным». Чеченцы уже знали: с этими чокнутыми луч-ше не связываться. И заранее покидали селения, лишь заслышав о его приближении.
Ольга, медсестра отделения реанимации одного из крупнейших ле-чебных центров Ярославля, шесть месяцев воевала в составе этого полка.
— Я оказалась единственной женщиной из собравшихся на Ярос-лавле-Главном контрактников в октябре 1999 года, — вспоминает она. — Последним, тринадцатым, к нашей группе подошел Александр Суйдимов. Сказал, что долго дома прощался, вот чуть и не опоздал... Знаете, все те полгода на войне прошли, как в полусне, ощущение нереальности проис-ходящего так ни разу и не отпустило. Наши первые потери были до боли нелепыми: две БМП с одной базы разошлись каждый на свое задание, а через час, возвращаясь, не узнали друг друга и открыли огонь прямой на-водкой...
Всего за семь месяцев полк потерял восемьдесят человек убитыми и сто семьдесят ранеными. По меркам войны это не самые страшные поте-ри. Правда, половина из них — так называемое «неосторожное обращение с оружием». Говоря гражданским языком, ребята или по пьяни баловались оружием, или пошли в соседнюю деревню за коровой и подорвались на растяжке...
— Нет, мы раненых не вытаскивали. Их приносили сами солдаты. Но иногда к раненым по два-три дня невозможно было пробраться из-за не-прекращающейся стрельбы, — рассказывает Ольга. — Мы оказывали первую помощь, делали обезболивающее, старались при первой возможности переправить ребят в госпиталь — в Моздок, Ботлих или Владикавказ. Но порой — или погода нелетная, или обстрелы — вертушки по два-три дня не могли сесть в горах. Из-за этого мы много ребят потеряли: у нас препаратов не хватало, случались большие потери крови.
Ольга говорит очень скупо и неохотно. На войне как на войне. Одна баня на полк не успевала пропускать всех служивых. Кроме того, не хватало белья, чтобы одну его смену обрабатывать.от вшей, а помывшемуся контингенту взамен выдавать чистую.
Наступившие холода обозначили еще одну проблему — нехватку теплой одежды. С началом зимы выдали сапоги. На кого хватило. Чудовищная махина неустроенного фронтового окопного быта превращала солдат в мародеров. Так стоило ли удивляться, что в занятом чеченском селе наши ребята натягивали на себя все, что могли найти теплого, что снимали креп-кую обувь с убитых — им обморожение уже не грозит...
В декабре передовые армейские подразделения жили не в палатках, не в блиндажах с пусть и плохо, но обогревающими печурками, а прямо в окопах, под открытым небом. Спали по два часа у костра.
От этого костра шли и на мародерку, и в бой...
Саша Суйдимов подал рапорт о расторжении контракта и возвращении в Ярославль в декабре. Он не знал, что по всей России огромный недобор контрактников, направляемых в чеченский котел. А потому молчание командования в ответ на его рапорт вряд ли было случайным. Между тем недели шли за неделями. Одни бои сменялись другими.
— В полк на проверку из округа, из Москвы приезжали высокие чины, — говорит Ольга. — Специально к таким визитам нам приказывали выкладывать белыми камешками дорожки к палаткам. Нам-то повезло — женщин разместили в палатках. Какой-нибудь генерал заглянет и еще по-учит: «У девушек могло быть и поуютнее...» А какойуют, если нам вторую неделю обещают, что завтра двинемся далыие в горы и брать придется лишь самое необходимое?! Мы и двинулись вскоре. Наша палатка в число необходимых вещей не вошла. Хорошо, женщин опять пожалели — выда-ли спальные мешки...
Она все оттягивает момент, когда надо будет рассказать о Суйдимове. Но наконец решается:
— С Суйдимовым, да и с другими земляками, там мы виделись редко. Саша ко мне в начале февраля подходил из окопов, весь почерневший. Сказал еще: «Я так устал... И чего я сюда поехал? Представляешь, только встретил самую настоящую в своей жизни любовь — и, побоявшись пока-заться трусом, все же подписал этот контракт, поехал, дурак...» Его бата-льон ушел в наступление раньше нас. Мы подтянулись с колонной к тому селению только 23 февраля. Сразу узнали, что есть пятеро погибших, но вот уже три дня их не могут оттуда вытащить... Я потом посмотрела по листу опознания — Суйдимов был в их числе...
Александра Суйдимова похоронили 18 марта 2000 года в секторе по-гибших при исполнении служебного долга Леонтьевского кладбища в Ярос-лавле. Посмертно награжден орденом Мужества и медалью «За отвагу».
После его гибели близкие собрали его стихи и издали за свой счет первый сборник Александра Суйдимова «Прощальный концерт». Вот несколько стихотворений из этой книжки.
За лесом, за полем, за чистой прозрачной рекой,
Где шепчут зеленые травы и птицы поют,
Меня ожидают забвенье и вечный покой.
Я скоро скажу тебе:
«Здравствуй, последний приют!»
Я знаю: осталось немного, встречать не спеши.
В каком бы далеком краю ни остался мой след,
Недолгою будет дорога заблудшей души.
Я знаю: что путь мой окончится в этой земле.
За старой церковной оградой простые цветы
На ложе из праха усопших, кто прежде почил, —
Я там отдохнуть буду рад от земной суеты.
Печальна обитель всеми забытых могил.
Меня не пугает забвенье во мраке лесном.
И звезды на небе заплачут волшебной росой.
Их слезы заставят забыть о пределе земном,
И я улечу к ним, умытый душою босой.
Кто-то в серых седых облаках воду черпает ситом,
И куда-то спешит, и роняет ее на бегу.
И, о чем-то вздохнув, непонятном, давно позабытом,
Я попробую вспомнить, но только никак не смогу.
Мне никак не ответить, о чем я так часто вздыхаю,
Мне никак не ответить, откуда на сердце тоска.
Может быть, потому, что сегодня погода плохая,
Потому что нет солнца, а только одни облака.
Но вот солнце проснулось на небе, дождями размытом,
И уселось, болтая ногами, на старом прогнившем стогу.
И о чем-то вздохну непонятном, давно позабытом,
И попробую вспомнить, но только никак не смогу...
И нет возможности объять все необъятное собою.
Жаль, на словах не передать ни день, ни небо голубое,
Ни грусть, ни радость, ни листву...
Душа, в тебе довольно кладов.
О, сколько я переживу еще
таких вот листопадов!
Рассвет мы встретили в пути,
Мы долго шли навстречу солнцу
И даже верили почти,
Что до него дойдем,
И то, что этим ясным днем
Нам всем удача улыбнется,
И умирать нам не придется
Под яростным дождем.
А здесь свинцовые дожди
Довольно часты и обильны,
Но в небо уходящий диск
Надежду дарит мне,
И если шанс есть хоть один,
То я вернусь, ведь я же сильный
И не желаю стать фамильным
Портретом на стене.
Зато твой маленький портрет
Ношу с собой на всякий случай:
Я знаю, он от разных бед
Меня убережет.
И сквозь дожди назло судьбе
Я с ним пройду, ведь я — везучий.
Сегодня я иду к тебе,
Шагая на Восход.
А солнце уходило ввысь
Лениво, но неумолимо.
И мне хотелось волком выть —
Вернуть его назад.
Мгновение, остановись,
Пока мы все, пока мы живы,
И пусть шальные пули мимо
Сегодня пролетят!
...Когда ты вспомнишь обо мне,
Я буду без вести пропавшим
На этой чокнутой войне.
А рядом кто-нибудь
Тебе шепнет наедине:
«Он был безумным и пропащим!
Живи, подруга, настоящим,
А прошлое забудь».
Нет ни могилки, ни холма,
Есть только горы, только кручи,
Есть только два моих письма,
Но все ж не в этом суть.
Ведь если ты сойдешь с ума
От горя, мне не станет лучше,
И потому на всякий случай
Ты прошлое забудь.
Рассвет мы встретили в пути
И долго шли навстречу солнцу,
И даже верили почти,
Что до него дойдем...
Дойдем... дойдем...
Нас калечило время, сжигало дотла.
Искорежены души и наши тела —
В том не наша вина.
Наше время — война,
И мы шли в полный рост.
И мы молоды были, а вера крепка.
В ней мы черпали силы, и сквозь облака
Мы пытались пробиться к сиянию солнца.
Да! Нам нужен был свет, но с течением лет
Все труднее давалась нам радость побед.
И когда цель казалась близка —
Нам глаза выжигала гроза.
Время было жестоко, страшна его месть,
И сегодня мы стали такими, как есть.
Время нас пожирало, и солнце вставало
В кровавых слезах.
Посмотрите на нас — это все еще мы,
Мы — слепые уроды, избранники тьмы,
Мы — бесплотные тени, немые столбы
На дорогах судьбы.
И вам тоже участвовать в этой войне,
Никому не удастся прожить в стороне.
Вам самим выбирать: где и как умирать —
Победителей нет!
Вот эти данные были взяты из Всероссийской памяти:
СУЙДИМОВ Александр Хажмуратович, мл. сержант, разведчик-пулеметчик, род. 5.11.1969 г. в г. Нарткала Урванского р-на Каб.-Балк. АССР. Окончил 10 кл. В ВС РФ по призыву с 24.11.1987 г. по 30.11.1989 г. Принят на военную службу по контракту и принимал участие в боевых действиях в условиях вооруженного конфликта в Чеченской Респ. с 27.11.1995 г. по 11.09.1996 г. и в КТО на территории СКР РФ с ноября 1999 г. Погиб 23.02.2000 г, Награжден медалью «За отвагу», орденом Мужества (посмертно). Похоронен в г. Ярославле. В школе, где он учился, установлена мемориальная доска, в школьном музее оформлены экспозиции. Имя его внесено в Книгу Памяти Ярославской обл. «Прости, я не вернулся».