Памяти павших в Чечне - СЕНИН Дмитрий Валерьевич
                (101 ОсБрОн)

СЕНИН Дмитрий Валерьевич
рядовой
  ??.??.1977 - 13.08.1996



Вот эти данные и фото были взяты с адреса http://101osbron.ru/index/40_dnej_pod_chechenskim_solncem/0-119 :

"40 дней под Чеченским солнцем"


Сенин Дмитрий Валерьевич

1977 г.р.   в/ч 5385,   303 ОБОН,   рядовой,   водитель.

Погиб 13 августа 1996 года в Аргуне при обороне части от нападения НВБФ.

Награжден орденом "Мужества", посмертно

Две весны одной жизни

    - Он родился весной. Но в Сибири в марте весной еще и не пахнет. Холодно. Поэтому и забирали его из роддома в теплом ватном одеяле с нарисованными детскими мишками. Зеленое оно было, - она вспоминает от начала и до конца, отвернувшись к окну, так ни разу и не всплакнув. Ладонью, сжатой в кулак, подпирает подбородок. И смотрит в окно… Глаза голубые. Светлые, светлые. Говорят, они всегда такими у нее были. И еще коса была длинная, до самой талии. Как быстро она с ней справлялась по утрам, заплетая и сворачивая в плотное кольцо на затылке! Смотрю на нее, а вижу молодую девушку на старой, нецветной фотографии из семейного альбома, с белой кожей и русой косой, темной змеей сползающей с плеча. Ровный, прямой пробор волос, и взгляд – мягкий, задумчивый. Наши с сестрой друзья всегда спрашивали: «Кто эта актриса?». А мы смеялись и говорили: «Нет, это наша мама!».

    Мы сидим с ней на кухне. Молчу, крепко сжав губы. Я знаю, она ненавидит эту мою привычку. Когда я была подростком и между нами возникала ссора, мать, едва углядев, что я сомкнула губы, тут же вспыхивала, начинала говорить быстро, пламенно, а порой срывалась на крик. Но она понимала, что мой характер не позволит мне пойти на компромисс и начать переговоры. Наверное, привыкнув к этому, сейчас, если обернется и посмотрит на меня, она не поймет, что губы мои крепко сжаты потому, что боюсь перебить ее рассказ о том, как родился и погиб мой брат. Воспоминания нахлынули на нее внезапно, когда я принесла домой купленный в «Детском мире»комплект для новорожденных, там было одеяльце для моего сына. Тогда до его рождения оставалась всего пара недель. Одеяло, точнее пододеяльник, был голубой, но с нарисованными детскими мишками.

    …Валюшка совсем плохая родилась, на третьи сутки. Вся синяя и не кричала. Но она сильная, потому и выжила. Хотя слабой кажется до сих пор. Диму я Егоркой назвать хотела. Но это все отец с дедом. Пошли и Димкой его записали, пока я в роддоме была. Когда он родился, медсестра неправильно резус определила, отрицательный написала, а у меня положительный. Они отняли его у меня, сказали, что нельзя его к груди прикладывать. Я им (врачам) верила, но не понимала, почему мне его видеть запрещают. На третьи сутки я просто просила, а на пятые кричала, что, если мне не отдадут сына, я похороню их всех.

    Тогда ей удалось победить – сверток с ребенком отдали, только материнскую грудь сосать малыш не стал.

    Нас у нее трое. Поэтому в родительском доме лежали 3 кружевных уголка, которые вкладывали в одеялки при выписке из роддома, 3 клеенчатых бирки с детской маленькой ручки каждого из нас и 3 православных нательных креста. Такой нехитрый комплект. Первые два наименования хранятся в родительском доме, а кресты… Сестра носит свой на шее, братов, наверное, остался с ним, а мой висит на стене уже в моем доме.

    Почему-то проводы брата в армию помню в каком-то сером цвете. В нашем доме родственники сидели за столом, вспоминали, напутствовали, но никто не смеялся. Веселых разговоров не было. Может быть оттого, что в соседнем доме умер хозяин, и его хоронили в этот же день, как мы проводили Диму. Не знаю. Не помню. Зато в память врезался образ брата, худого, высоко, в военной форме… и лысого. У него всегда были густые волосы, чуть длиннее, чем у его друзей, но ему шло. А тут, вроде бы он и не он одновременно. Из пелены общего серого фона помню девственно белый сад. Брат в армию уходил в 1995, в мае – время, кода зацветают яблоня и черемуха. Отец любит, когда цветут деревья. Яблоню он сам посадил в том году. Привез саженцем откуда-то. Его друг в тот день все любовался, как молодое деревце цветет так, что не было видно листвы. Отец, сходил за лопатой, выкопал яблоньку и отдал ему... Как и своего сына родине.

    В 1996, когда началась эта мясорубка в Чечне, Дима писал, что их командиры уговаривают подписать договора, чтобы они как бы на добровольной основе пошли воевать, - медленно и тяжело вздыхает мать. – Мы ему и писали, и звонили. Наказывали, угрожали, умоляли: «Сынок, не подписывай! Не смей! Не ходи!». При очередных переговорах я ему сказала: «Сына, поклянись моим именем, именем твоей матери, что ты ни при каких условиях не пойдешь в Чечню!». Он ответил: «Мама, я клянусь!»…

    …Поверила. Успокоилась. Стали с отцом думать, как его в отпуск домой забрать на месяц. Но в мае пришло письмо, присланное уже с дороги. Вместо привычного: «Здравствуйте, мои любимые!», было «Мама, прости… Я нарушил свое слово. Я еду в Чечню…».

    А дальше? Дальше он уверял мать, что беспокоиться не стоит. У них «как на войне день за три будет» и в сентябре он вернется домой. «Так быстрее». «Воевать мы не будем, мам, нам сказали, что мы будем танки собирать». В свои 19 лет он даже не понимал, что такое ожесточенные бои с боевиками. Он не знал, что такое Чечня,

    …Через год после гибели брата, на групповой армейской фотографии из 20 одинаковых лысых парней в форме живыми были только 2…

    А тогда в 1996 из Чечни пришло всего 3 письма. Первое с дороги. Во втором он писал про кленовые листья. «Таких в Сибири нет». Про то, как хочет парного молока и хлеба, испеченного бабушкой. Третье письмо пришло 24 августа. К этому времени он был мертвым уже 11 дней. Тогда жарким августовским днем поселковая почтальонша прибежала к нам первым. Потому, что знала – матери не нужен ворох подписной корреспонденции, которую мы получали регулярно. Всю эту кипу газет и журналов, не доходя до дверей дома, она каждый раз потрошила, как птичье гнездо. И, если долгожданная весточка оттуда не выпадала, она медленно садилась на лавку возле дома и так же как сейчас опустошенно - задумчиво смотрела в даль, держа в руках смятые полосы черно-белых газет.

    Накануне его смерти ей приснился сон. Дима вернулся домой, а она подвела его к окну, отдернула занавеску и сказала: «Смотри, сынок, какая большая луна!». – Да, - ответил он, - она налита кровью. Проснувшись утром, она знала, что в живых его больше нет. Потянулось долгое время ожидания. Последнее его письмо лишь едва пробудило ее от тяжелых предчувствий, дав немного надежды, как глоток воды в жаркой пустыне.

«Примите «груз 200»

    Ровно через месяц после присланного письма, позвонили из военкомата и сказали, что нам нужно получить «груз 200».

    Мужчина говорил так деловито. Я тогда и не поняла, кто это, и какую страшную весть он принес в мой дом, - продолжает рассказ мать. Ничто в ее позе не изменилось. Лишь только во взгляде можно прочитать безмерность боли и тоски по сыну. – Никто из нас тогда не знал, что такое «груз 200»… И как его получать…

    Весь этот месяц мать ни разу не заплакала. Даже возле гроба она сидела понурая. Сгорбившись. По щекам тихо, нескончаемым ручейком текли слезы. Она не билась в истерике, не кричала. Я не помню, чтобы она произнесла хоть слово. Но я в первый, и единственный раз в жизни увидела, как плачет отец. Большими, сильными, родными руками крепко сжимал свою голову и пытался подавить в себе, вырвавшееся наружу горе.

    …Нить, навеки связавшая их, оборвалась. Ей осталось немного: отвоевать гроб с телом сына у представителей военкомата, которые забыли о христианской традиции, по которой тело покойного должно двое суток быть дома, среди родных и близких, которые и должны его похоронить. Кричала так же, как тогда - на пятые сутки в роддоме, только с надрывом в голосе, как будто каждое слово было последним:

    Звери!!! Звери!!! Вы же забыли, что вы люди! – кричала она.

    Домой на сутки завести можете, но вскрыть гроб и переодеть тело запрещено! – крупный мужчина с погонами майора отчеканил эти заученные слова в глаза отца. На мать старался не смотреть. Взгляд прямой, твердый. Она не первая мать, которая перед ним вымаливает домой «Груз 200». – Не положено! – он отвечал уже 7 раз, по числу погибших солдат. С поезда сразу на кладбище. Но эта баба, как с цепи сорвалась. Ему казалось, что она может кинуться на него с кулаками, отомстив за убитого сына всем живым в форме. Он боялся, что родители вскроют гроб. Тогда, в 1996 матери были счастливы, если удавалось распаять цинк и увидеть родное лицо или хотя бы «по зубам» определить свое дитя.

    Чего гроб-то вскрыть не дают, изуродован, что ли? – шептался народ за спинами моих родителей, сидящих перед цинковой колыбелью с телом сына.

    Ненавистный металл не давал матери погладить в последний раз руку сына, как тогда, когда он был маленький и тихонько сопел в детской кроватке, укрытый по уши зеленым ватным одеялком с ненавистными мишками.

    40 дней под чеченским солнцем… Опознавать нечего…, - пряча взгляд, сказал один из сопровождающих гроб солдат. – Погибли все, даже командир. Мы из другой части, с вашим сыном не служили.

    А почему приехали вы, ведь сопровождающие должны быть с одной части? – никак не мог взять в толк в одну ночь ставший почти совсем седым отец.

    Мы же говорим: все погибли…Чехи (жаргон. Чеченские боевики) так инаугурацию Ельцина отметили…- не зная, куда деть свои мелко дрожащие руки, едва слышно отвечал сопровождающий гробы солдат, - …Простите, что мы живы…

    Это потом они рассказали, как в одном из городков мать погибшего рядового накинулась на сопровождающих, хватаясь за погоны. И кричала, кричала, кричала. Она обвинила их в том, что они живы и смогут создать семьи и родить детей – внуков для своих матерей, а ее сын теперь только в ее памяти. Лучший друг брата, вернувшись живым из Чечни, прийти к нам в гости смог только через 5 лет после похорон Димы, хоть и живет через улицу. Причина та же – не мог смотреть в глаза родителям погибшего солдата. Оказалось, его часть стояла недалеко, но то, что они были совсем рядом с закадычным другом детства, он узнал только через 5 лет.

    Тогда в отместку мы с Димкой ему ручки у садовой одноколесной тележки, набитой тяжелым мусором, солидолом намазали. А он же этого не мог знать, когда с разбегу мусор увезти решил, - Вадим вспоминает, как, будучи подростками, они «мстили» несговорчивому гаражному сторожу. Сидит возле могилы друга на корточках, по-солдатски, и шея низко втянута в плечи – несколько командировок в Чечню не дают о себе забыть. Как и еще тысячам таких же, как он, ребят его искалеченного поколения.

    Как плачет мать, я увидела случайно. Через несколько дней после похорон, вернувшись домой с улицы, я позвала ее в доме, но никто не ответил. Решив, что она во дворе, я вышла на улицу и услышала сдавленные стоны. На этот звук зашла в холодную, не топленую баню. Она вся в черном, сжимая черный головной платок зубами, чтобы никто не услышал ее крика, стоя на коленях, стенала. Так стонут и хрипят в пустоту леса выдохшиеся животные, безнадежно пытающиеся вырваться из западни и предчувствуя скорый конец.

    А тогда, на кухне, много лет спустя, я спросила ее: «Мама, почему ты никому не говорила, как тебе больно?».

    Я видела, как страдает отец, Валя и ты. Я знала, что должна быть сильнее вас.

    Окошечко у гроба было черное. А отец так хотел его увидеть:

    Не видел полтора года. Соскучился по тебе, сынок, - гладя гроб и грея дыханием злополучное окно, шептал отец. Стекло было таким, что становилось прозрачным только при положительной температуре, а пока не согреется цинк, оставалось совсем черным.

    Теперь ты дома, - тихо вторила мать.


P.S. - Как зовут твоих родителей? Ты не написала, - спрашивает в аське редактор.

    - Подставь любые имена родителей погибших в Чечне ребят. Изменится ли смысл?

    Имена и фамилии солдат имеют значение только для семьи, в которой случилось горе. Не для страны в целом. Имена их и их родителей смешались в одном длинном списке, где повторяются только звания погибших сыновей.

    Подставьте любое мужское имя к тому, кто лежит в гробу и любые имена к тем, кто сидит рядом, и обязательно окажется, что такое уже было. В Чечне, Афганистане, Великой отечественной войне…

    Когда под текстом уже была подписана моя фамилия, долго не оставляла мысль – а кому нужны мои воспоминания, которые даже спустя 13 лет остаются живыми? С территории Чеченской республики вывели войска. Операция закончена. Государственный пафос сошел на нет. 9 мая вспоминают только тех, кто воевал в 1941-1945 годах. Ведь было за что – своей грудью закрыли Родину и нас с вами, тогда еще не рожденных. А Чечня? Что это? Война? Операция? Ведь это даже не вооруженный конфликт, как трехдневная стычка в Осетии. Вот и вспоминать нечего. Забыть. Что была такая «оплошность» на уровне государства. Им обещали как на войне 1 день за 3. Только кто подумал из тех, кто туда отправлял эшелоны 18-летнего мяса, что для матери погибшего сына каждый день равен ровно стольким годам, сколько прожило ее дитя.

    Брат трагически погиб при исполнении воинского долга в Чечне. Награжден Орденом Мужества… посмертно.

    Трава на кладбище высокая – почти до пояса. Когда сидишь возле могилы, видно, как среди кончиков травы белеет маленькая точка поселка, а рядом извивается черная лента деревенской речки.

    Тихо.

Анастасия Сенина   






Назад в общий раздел

Назад в список павших по 101 ОсБрОн ВВ МВД РФ
 

Назад в список павших по букве C